«Стена Памяти»

В декабре 1941 года он получил назначение ехать на фронт командиром роты, сопровождать маршевиков. "До сего времени, - писал Василий Голицын из Уфы в феврале 1942-го, - я жил в землянке, большой-пребольшой, с двухэтажными нарами. Было тепло, светло, чисто. И радио работало. Короче говоря, все удобства. Сейчас живем в общежитии комсостава, это немного дальше, но жара - дышать нечем, утром встаешь как вареный... Сейчас здесь уже почти весна, солнце светит так радостно. В такой день только совершать прогулки на лыжах"… Исписанные карандашом тетрадные листочки со штампом "Проверено военной цензурой" продолжали лететь в Магнитку. В апреле 1942-го родные прочли: "В предыдущем письме я описывал путь с фронта. Теперь вкратце опишу возвращение. По дороге были четыре ночевки в деревнях, так как сначала двигались и пешком, и на машинах, при пересадках - по железной дороге. Останавливались на квартирах, платили за услуги, картофель, молоко: в Калининской области по 15 рублей, ближе - по 30-40 рублей за литр. По дороге был налет на наш эшелон. Несколько вагонов разбило, один сгорел от прямого попадания бомбы. Но жертвы были небольшие, так как бойцы вылезли и укрылись в лесу, хотя и там были жертвы: он бомбил и обстреливал и лес, и эшелон. Таким образом, издевался над совершенно беззащитными людьми почти два часа. Катался почти по самым крышам вагонов. Эшелон отправлялся с ранеными. Погрузка была назначена ночью, но отправились под утро и часов в десять он застал нас в лесу. Вывел из строя паровоз, прострочил из пулемета по крышам. Меня разбудили, и я увидел, что почти все из эшелона вылезли и вязнут в снегу. Я решил остаться в вагоне. Как только слышал шум мотора, прятался под нары. Сначала был один самолет, затем стало два. Как только всё успокоилось и я подложил дров в печь, как слышим: снова шумит. Вижу: кружит как стервятник, делает разворот. Тогда замполит уговорил меня бежать вперед. Только я отошел, как он налетел, а я прилег и наблюдал по дымкам разрывы от пуль на опушке леса. И в этот момент, как уже описывал, пострадали два наших соседних вагона. Паровоз вышел из строя, раненые разбрелись и двигались кто как: пешком и на машинах вплоть до станции, семьдесят километров. Эшелон был отправлен к вечеру. Как только позволят время и обстановка, буду писать с фронта. И если мне суждено погибнуть, то пусть мой сын, если будет надо, готовится к ожесточенным боям с врагами земли русской. Надеюсь, скоро увидимся и заживем новой жизнью на освобожденной земле". "Играли в деревянные солдатики" В мае выдалась небольшая передышка, и в Пензе он снова взялся за карандаш. "Давно тебе не писал, - сообщал жене Василий Алексеевич, - был занят с утра до вечера, как говорится, играли в деревянные солдатики. Теперь игра закончена, в скором времени применим свою учебу в действии: будем стрелять по живым целям. Сейчас на фронтах пока ничего существенного. Немец обижается на нашу весну. Разлились реки, подвезти ничего нельзя. Но скоро развернутся ожесточенные бои, уже есть сообщение, что Гитлер начал применять отравляющие вещества. Ты за меня не беспокойся, чему бывать, того не миновать. Буду мстить беспощадно, жаль, что не артиллерист. Вчера пересекли красавицу Волгу, вода продолжает прибывать. Лед на Белой и Уфимке шел три дня. Плыло много строевого леса, кто имел лодку, а то и с берега натащили дров на целую зиму. Погода за последние дни была мерзкая: ветер, дождь, слякоть, холодно, но сейчас устанавливается. Сейчас стоим в Сызрани. Вчера ужинали здесь на продуктовом пункте, а на завтра - в Куйбышеве, в полночь". Через неделю пришло новое письмо: "Вчера прибыли на место назначения. Находимся недалеко от Калинина, Москвы и Смоленска, в нескольких километрах от передовой. Чем ближе к фронту, тем больше воронок по полотну железной дороги и разрушенных зданий. От станции до места шли всего несколько километров по полевой дороге. По обочинам грязь по щиколотку, а местами и больше. Машинам не проехать, продукты доставляют на себе. Ночевали в лесу. Заливались соловьи, звенел жаворонок, пели щеглы. В общем, целый концерт при пробуждении в лесу на лоне природы. Бойцы вели себя беспечно, жгли костры, кипятили чай. Кухня находится на краю селения в большом сарае, рядом лес, но так как подвезти кухню не на чем, целые колонны выстраиваются в очередь совсем на открытом месте. Вечером и утром кружили одиночные немецкие самолеты, недалеко, в двух километрах, была слышна бомбежка. Как говорится, пока гром не грянет - мужик не перекрестится. Вчера день был солнечный, жаркий. Сегодня - хмурый, с нависшими тучами. Сейчас сижу на крыльце у штаба, жду назначения, дописываю письмо, наблюдаю за тихой деревенской жизнью, и все мне такое знакомое, родное. Вспоминается жизнь далекого, но такого близкого прошлого". Готовимся к жестоким боям Вскоре полевая почта под номером 1443 третьего батальона 1245-го стрелкового полка действующей армии приняла от младшего лейтенанта Голицына еще одно письмо: "Готовимся к предстоящим в недалеком будущем жестоким боям со злейшим врагом. По-прежнему кружат самолеты, слышны недалекие бомбардировки. Уже распустились березы, зеленеет трава, но остаются мокрыми луга, зыбкими - болота и непроезжими - дороги. Сухо здесь, по-видимому, никогда не бывает. Газет почти нет, сообщений - тоже. За последний день получена маленькая газета за 18 мая с рассказом о боях на Харьковском направлении. Вооружились новым оружием. На днях я здесь встретился с Генкой Кокориным. Он уже был в боях и скоро, на днях, с нами выступит снова. Днем занимаемся, тепло, ночью немного прохладно. Скоро, по-видимому, будет жарко". Наступил июнь. По-прежнему стучали колеса военного эшелона, доставлявшего подкрепление фронту. Все так же - под обстрелами и бомбежками - сопровождал маршевые роты Василий Голицын. "До сего времени, - пробегаю строчки семидесятилетней давности, - жили в шалашах из хвороста. Мокли под дождем, сушились у костра и на солнце. Перед выездом был сделан небольшой марш с выполнением тактической задачи. Сапоги большие, натер водяные мозоли. Через день направились за 25 километров на станцию. В дороге нас бомбил самолет. Услышали шум мотора. Завыла сирена, местные жители разбежались. Красноармейцы приготовились. Командный состав наблюдал в бинокли. Красноармейцы ждали команды. Дождались того, что засвистели бомбы. Высыпали из вагонов как горох из лукошка. Сбросив с большой высоты беспорядочно несколько бомб, самолет улетел, так как ему помешали наши ястребки. Приехали на новое место, прошли километров двадцать километров в полном боевом снаряжении. Брели как на похороны. Люди двое суток не ели, так как продукты выдали на пять дней, а съели за два-три. Сутки отдохнули. Пошли занимать оборону населенного пункта. Рыли окопы, делали перекрытия двумя топорами на 50 человек. И так несколько дней. Не успели закончить - пошли дальше. Прошли несколько километров, проделали то же самое. Сегодня располагаемся уже на третьем месте. Время к обеду, но завтрак еще не получен. …Теперь я не только командир и строительный десятник, но даже политрук. За последнее время без всякой подготовки, так как нет никаких пособий, проработал по газетам договор между СССР и Англией и подготовил политзанятие "Дисциплина, стойкость, организованность - основа победы". Завтра провожу политзанятие "Фашистская Германия в тисках могучей коалиции СССР, Англии и США". Поцелуй за меня ребятишек Шел второй год войны. Бомбежки сменялись короткими передышками, и душа Василия радовалась открывающимся взору мирным пейзажам, голосам пробудившейся природы: "Находимся на правом берегу красавицы Волги. Место песчаное, холмистое, перед глазами сосновый бор, живописный луг с мягкой травой и цветами, ковер высокой ржи. Ряд живописных холмов за рекой покрыт лесами, кустарниками. Сейчас тихий теплый вечер, солнце на закате, щебечут птицы. Сижу на большой поляне, нестерпимо одолевают комары. Мы много говорили здесь про жизнь на Украине, и, находясь на лоне природы, я ясно представляю себе этот край с живописными фруктовыми садами, пасеками, беленькими маленькими домиками и огородами. Скажи Вадику, что, как вернусь, обязательно поедем на его родину. Ты обо мне не беспокойся, чему быть, то будет, беречься не намерен - война не на живот, а на смерть, на то она и война. К осени приеду убирать твой урожай, ты молодец, что посадила картошку. Передай привет друзьям. Скажи, что к зиме приеду, буду играть в шахматы и вспоминать минувшие дни за кружкой пива или бокалом вина. Я часто думаю: на кой черт эта война! Жили, мирно работали, создавали ценности. Сейчас все летит на воздух, люди гибнут, кругом страдания, и никому от этого никакой пользы". В июньский день 1942 года Василий Голицын написал свое последнее письмо: "Пока без перемен. Встаем в пять. Умываемся на Волге. Завтракаем. Занимаемся по силе возможностей и в 23 часа уже спим на вольном воздухе. От комаров обматываю бритую голову полотенцем. С получением от меня денег покупай ребятишкам гостинцы, игрушки или еще что-либо - это будет разнообразить их обычную жизнь. Ярче останутся воспоминания о детской жизни, о моем пребывании в армии. Пусть Вава (так называли в семье сына Валентина - М. К.) напишет, как живет, с кем дружит, как проводит время, что желал бы иметь. Поцелуй за меня ребятишек. Ваву не утруждай грамотой, а то, наверное, ты его ругаешь, сердишься, заставляешь зубрить - этого пока не надо. Придет время - научится. Лучше ты им подробно объясняй все, что их интересует. Эмма, наверное, уже выросла и стала большая, знает много песен и стишков, так или нет? Пусть они побольше гуляют. Я приеду, вместе будем ходить на речку, ездить в лес, бродить по горам и лугам. Сейчас поздний вечер, небо заволокло окончательно и, по-видимому, надолго. Дождь то утихает, то припускает после короткой передышки с новой силой. Ночь, наверное, будем лежать в мокрых шинелях и под утро греться и сушиться у костра". …Василий Голицын погиб, вероятнее всего, при бомбежке эшелона. Ему не было и тридцати лет.

Голицын Василий Алексеевич Сын не запомнил отца. Слишком мал он был, чтобы сохранить в памяти черты лица, характер и привычки человека, любовь к которому пронёс через всю свою жизнь. Люди, знавшие Василия Голицына, говорили, что сын унаследовал от отца многое: уважительное отношение к близким, доброту, спокойствие. Никогда он не повышал голоса, никогда не говорил ни о ком плохо. Даже в профессиях их было много общего. Талантливым инженером слыл в Магнитке Василий, из инженера в незаурядного учёного вырос сын его Валентин. В самых сложных схемах разбирались оба играючи, не существовало таких математических задач, которые они не могли бы решить. Сын не запомнил отца. Лишь запах кожаных ремней, перехлестнувших новенькую гимнастёрку, всплывал иногда в его памяти как отзвук военного детства. Василий Голицын не успел вырастить сына. Он ушёл на фронт молодым – таким, каким и запечатлел его в последний раз фотограф. Было это в 1942 году… Семья не получила похоронного извещения. Ни тогда, ни потом. Да и как оно могло прийти, если Голицын до сих пор числится в списках без вести пропавших! Как и множество других российских солдат, чьи могилы не пришлось оплакать родным.

Сын не запомнил отца. Слишком мал он был, чтобы сохранить в памяти черты лица, характер и привычки человека, любовь к которому пронес через всю жизнь. Те, кто знал Василия Голицына, говорили, что сын унаследовал от отца многое: уважительное отношение к людям, доброту, спокойствие. Никогда он не повышал голоса, ни о ком не говорил плохо. Даже в профессиях их было много общего. Специалистом своего дела считался в цехе электросетей и подстанций металлургического комбината Василий Голицын, из инженера в незаурядного ученого вырос сын его Валентин. В самых сложных схемах разбирались оба играючи, не было таких математических задач, которые они не могли бы решить. Сын не запомнил отца. Лишь запах кожаных ремней, перехлестнувших новенькую гимнастерку, всплывал иногда в его сознании, как отзвук раннего детства. Голицын не успел вырастить сына. Он ушел на фронт молодым - таким, каким и запечатлел его в последний раз фотограф. Было это в 1942 году. Семья не получила похоронного извещения. Ни тогда, ни потом. Да и как оно могло прийти, если Голицын до сих пор числится в списках без вести пропавших! Как и множество других российских солдат, чьи могилы не пришлось оплакать родным. В декабре 1941 года он получил назначение ехать на фронт командиром роты, сопровождать маршевиков. "До сего времени, - писал Василий Голицын из Уфы в феврале 1942-го, - я жил в землянке, большой-пребольшой, с двухэтажными нарами. Было тепло, светло, чисто. И радио работало. Короче говоря, все удобства. Сейчас живем в общежитии комсостава, это немного дальше, но жара - дышать нечем, утром встаешь как вареный... Сейчас здесь уже почти весна, солнце светит так радостно. В такой день только совершать прогулки на лыжах"… Исписанные карандашом тетрадные листочки со штампом "Проверено военной цензурой" продолжали лететь в Магнитку. В апреле 1942-го София Корнюшина, жена Василия, прочла: "В предыдущем письме я описывал путь с фронта. Теперь вкратце опишу возвращение. По дороге были четыре ночевки в деревнях, так как сначала двигались и пешком, и на машинах, при пересадках - по железной дороге. Останавливались на квартирах, платили за услуги, картофель, молоко: в Калининской области по 15 рублей, ближе - по 30-40 рублей за литр. По дороге был налет на наш эшелон. Несколько вагонов разбило, один сгорел от прямого попадания бомбы. Но жертвы были небольшие, так как бойцы вылезли и укрылись в лесу, хотя и там были жертвы: он бомбил и обстреливал и лес, и эшелон. Таким образом, издевался над совершенно беззащитными людьми почти два часа. Катался почти по самым крышам вагонов. Эшелон отправлялся с ранеными. Погрузка была назначена ночью, но отправились под утро и часов в десять он застал нас в лесу. Вывел из строя паровоз, прострочил из пулемета по крышам. Меня разбудили, и я увидел, что почти все из эшелона вылезли и вязнут в снегу. Я решил остаться в вагоне. Как только слышал шум мотора, прятался под нары. Сначала был один самолет, затем стало два. Как только всё успокоилось и я подложил дров в печь, как слышим: снова шумит. Вижу: кружит как стервятник, делает разворот. Тогда замполит уговорил меня бежать вперед. Только я отошел, как он налетел, а я прилег и наблюдал по дымкам разрывы от пуль на опушке леса. И в этот момент, как уже описывал, пострадали два наших соседних вагона. Паровоз вышел из строя, раненые разбрелись и двигались кто как: пешком и на машинах вплоть до станции, семьдесят километров. Эшелон был отправлен к вечеру. Как только позволят время и обстановка, буду писать с фронта. И если мне суждено погибнуть, то пусть мой сын, если будет надо, готовится к ожесточенным боям с врагами земли русской. Надеюсь, скоро увидимся и заживем новой жизнью на освобожденной земле". "Играли в деревянные солдатики" В мае выдалась небольшая передышка, и в Пензе он снова взялся за карандаш. "Давно тебе не писал, - сообщал жене Василий Алексеевич, - был занят с утра до вечера, как говорится, играли в деревянные солдатики. Теперь игра закончена, в скором времени применим свою учебу в действии: будем стрелять по живым целям. Сейчас на фронтах пока ничего существенного. Немец обижается на нашу весну. Разлились реки, подвезти ничего нельзя. Но скоро развернутся ожесточенные бои, уже есть сообщение, что Гитлер начал применять отравляющие вещества. Ты за меня не беспокойся, чему бывать, того не миновать. Буду мстить беспощадно, жаль, что не артиллерист. Вчера пересекли красавицу Волгу, вода продолжает прибывать. Лед на Белой и Уфимке шел три дня. Плыло много строевого леса, кто имел лодку, а то и с берега натащили дров на целую зиму. Погода за последние дни была мерзкая: ветер, дождь, слякоть, холодно, но сейчас устанавливается. Сейчас стоим в Сызрани. Вчера ужинали здесь на продуктовом пункте, а на завтра - в Куйбышеве, в полночь". Через неделю пришло новое письмо: "Вчера прибыли на место назначения. Находимся недалеко от Калинина, Москвы и Смоленска, в нескольких километрах от передовой. Чем ближе к фронту, тем больше воронок по полотну железной дороги и разрушенных зданий. От станции до места шли всего несколько километров по полевой дороге. По обочинам грязь по щиколотку, а местами и больше. Машинам не проехать, продукты доставляют на себе. Ночевали в лесу. Заливались соловьи, звенел жаворонок, пели щеглы. В общем, целый концерт при пробуждении в лесу на лоне природы. Бойцы вели себя беспечно, жгли костры, кипятили чай. Кухня находится на краю селения в большом сарае, рядом лес, но так как подвезти кухню не на чем, целые колонны выстраиваются в очередь совсем на открытом месте. Вечером и утром кружили одиночные немецкие самолеты, недалеко, в двух километрах, была слышна бомбежка. Как говорится, пока гром не грянет - мужик не перекрестится. Вчера день был солнечный, жаркий. Сегодня - хмурый, с нависшими тучами. Сейчас сижу на крыльце у штаба, жду назначения, дописываю письмо, наблюдаю за тихой деревенской жизнью, и все мне такое знакомое, родное. Вспоминается жизнь далекого, но такого близкого прошлого". Готовимся к жестоким боям Вскоре полевая почта под номером 1443 третьего батальона 1245-го стрелкового полка действующей армии приняла от младшего лейтенанта Голицына еще одно письмо: "Готовимся к предстоящим в недалеком будущем жестоким боям со злейшим врагом. По-прежнему кружат самолеты, слышны недалекие бомбардировки. Уже распустились березы, зеленеет трава, но остаются мокрыми луга, зыбкими - болота и непроезжими - дороги. Сухо здесь, по-видимому, никогда не бывает. Газет почти нет, сообщений - тоже. За последний день получена маленькая газета за 18 мая с рассказом о боях на Харьковском направлении. Вооружились новым оружием. На днях я здесь встретился с Генкой Кокориным. Он уже был в боях и скоро, на днях, с нами выступит снова. Днем занимаемся, тепло, ночью немного прохладно. Скоро, по-видимому, будет жарко". Наступил июнь. По-прежнему стучали колеса военного эшелона, доставлявшего подкрепление фронту. Все так же - под обстрелами и бомбежками - сопровождал маршевые роты Василий Голицын. "До сего времени, - пробегаю строчки семидесятилетней давности, - жили в шалашах из хвороста. Мокли под дождем, сушились у костра и на солнце. Перед выездом был сделан небольшой марш с выполнением тактической задачи. Сапоги большие, натер водяные мозоли. Через день направились за 25 километров на станцию. В дороге нас бомбил самолет. Услышали шум мотора. Завыла сирена, местные жители разбежались. Красноармейцы приготовились. Командный состав наблюдал в бинокли. Красноармейцы ждали команды. Дождались того, что засвистели бомбы. Высыпали из вагонов как горох из лукошка. Сбросив с большой высоты беспорядочно несколько бомб, самолет улетел, так как ему помешали наши ястребки. Приехали на новое место, прошли километров двадцать километров в полном боевом снаряжении. Брели как на похороны. Люди двое суток не ели, так как продукты выдали на пять дней, а съели за два-три. Сутки отдохнули. Пошли занимать оборону населенного пункта. Рыли окопы, делали перекрытия двумя топорами на 50 человек. И так несколько дней. Не успели закончить - пошли дальше. Прошли несколько километров, проделали то же самое. Сегодня располагаемся уже на третьем месте. Время к обеду, но завтрак еще не получен. …Теперь я не только командир и строительный десятник, но даже политрук. За последнее время без всякой подготовки, так как нет никаких пособий, проработал по газетам договор между СССР и Англией и подготовил политзанятие "Дисциплина, стойкость, организованность - основа победы". Завтра провожу политзанятие "Фашистская Германия в тисках могучей коалиции СССР, Англии и США". Поцелуй за меня ребятишек Шел второй год войны. Бомбежки сменялись короткими передышками, и душа Василия радовалась открывающимся взору мирным пейзажам, голосам пробудившейся природы: "Находимся на правом берегу красавицы Волги. Место песчаное, холмистое, перед глазами сосновый бор, живописный луг с мягкой травой и цветами, ковер высокой ржи. Ряд живописных холмов за рекой покрыт лесами, кустарниками. Сейчас тихий теплый вечер, солнце на закате, щебечут птицы. Сижу на большой поляне, нестерпимо одолевают комары. Мы много говорили здесь про жизнь на Украине, и, находясь на лоне природы, я ясно представляю себе этот край с живописными фруктовыми садами, пасеками, беленькими маленькими домиками и огородами. Скажи Вадику, что, как вернусь, обязательно поедем на его родину. Ты обо мне не беспокойся, чему быть, то будет, беречься не намерен - война не на живот, а на смерть, на то она и война. К осени приеду убирать твой урожай, ты молодец, что посадила картошку. Передай привет друзьям. Скажи, что к зиме приеду, буду играть в шахматы и вспоминать минувшие дни за кружкой пива или бокалом вина. Я часто думаю: на кой черт эта война! Жили, мирно работали, создавали ценности. Сейчас все летит на воздух, люди гибнут, кругом страдания, и никому от этого никакой пользы". В июньский день 1942 года Василий Голицын написал свое последнее письмо: "Пока без перемен. Встаем в пять. Умываемся на Волге. Завтракаем. Занимаемся по силе возможностей и в 23 часа уже спим на вольном воздухе. От комаров обматываю бритую голову полотенцем. С получением от меня денег покупай ребятишкам гостинцы, игрушки или еще что-либо - это будет разнообразить их обычную жизнь. Ярче останутся воспоминания о детской жизни, о моем пребывании в армии. Пусть Вава (так называли в семье сына Валентина - М. К.) напишет, как живет, с кем дружит, как проводит время, что желал бы иметь. Поцелуй за меня ребятишек. Ваву не утруждай грамотой, а то, наверное, ты его ругаешь, сердишься, заставляешь зубрить - этого пока не надо. Придет время - научится. Лучше ты им подробно объясняй все, что их интересует. Эмма, наверное, уже выросла и стала большая, знает много песен и стишков, так или нет? Пусть они побольше гуляют. Я приеду, вместе будем ходить на речку, ездить в лес, бродить по горам и лугам. Сейчас поздний вечер, небо заволокло окончательно и, по-видимому, надолго. Дождь то утихает, то припускает после короткой передышки с новой силой. Ночь, наверное, будем лежать в мокрых шинелях и под утро греться и сушиться у костра". …Василий Голицын погиб, вероятнее всего, при бомбежке эшелона. Ему не было и тридцати лет.