«Стена Памяти»

1923- Понтонно-мостовой батальон Гвардейской дивизии. Сражения:переправы через Северный Донец, Днепр, Неман, Вислу, Одер, город Свинемюнде... Моей маме- Сальниковой Анне Егоровне СТАРАЯ АКАЦИЯ Рассказ Из-за низенького штакетника, разделяющего наш огород, видно, как сосед справляет малую нужду. - Доброе утро! – приветствую я его. Не моргнув глазом и не отвечая, он продолжает свое дело. Струя ударяется в компостную яму, вырытую впритык к нашему огороду. Сосед нагл, упрям, непробиваем. В его дворе, у самого забора - огромная старая акация – источник маминых огорчений. Круглый год она засыпает мамин двор цветами, листьями, сухими ветками. Мама, которая не терпит мусора, вынуждена ежедневно мести двор, хотя врачи запретили ей наклоняться. Однажды огромный засохший сук упал на крышу и сдвинул черепицу. В дождь маму, естественно, залило. На просьбы спилить дерево, сосед реагировал матом. Мама надеется, что я поговорю с ним, но я малодушно оттягиваю: только представлю, что его надо просить, к горлу подкатывает тошнота. Вообще здешний народ после дальневосточного воспринимается тяжело. Он несусветно жаден. Из-за межи в двадцать сантиметров страсти разгораются нешуточные, сын с топором может пойти на отца. Мама сначала щедро раздавала соседям большую часть урожая, но когда обратилась к ним с просьбой дать на полчаса пилу, все отказали. Бесхитростно объясняли: «А вдруг вы сломаете?» На все мои уговоры садить меньше, не пластаться, раз некуда деть урожай, мама возражает, что земля пустовать не любит и продолжает засаживать каждый сантиметр, даже в дальних углах огорода, куда шланг не достает и воду нужно таскать ведрами. Все это цветет и щедро плодоносит. Даже беглого взгляда на соседние огороды достаточно, чтобы осознать рекордность маминого урожая. Клубнику, например, придется продавать на рынке. Причем надо успеть ее собрать до шести утра, до автобуса, на который у мамы, как у ветерана войны, бесплатный проезд. Не успеешь - попадешь только на маршрутки, где водители укоряют, мотают нервы рассказами об убытках или просто не садят стариков. Мама шаркает метлой - убирает то, что натворила акация за ночь. Прихватив ведра, я иду в огород – заправка постели, утренний туалет – подождут. На ходу растираю клубнику на лице – мой ответ городским косметическим салонам, хотя тут же об этом жалею, через пять минут маска безжалостно стянет кожу, но умыться, разогнуться, вытереть пот нет времени. Церковный колокол, звонящий к заутрене, опять застает меня на грядках - задницей к верху. Опять мелькает мысль, что живу не так, все думаю о животе, а надо бы о душе. Церковь рядом, на этой же улице, всего домов через пять, но я за месяц станичной жизни ни разу в ней не была. На рынке продает клубнику мама, так как я, по ее мнению, деньгам цену не знаю, считать не умею и вообще все готова раздать. В красивом платье с белым отложным воротничком и в шляпке (одежда на любой выход, даже в пятиминутное путешествие в магазин за хлебом), она стойко отмахивается от назойливых армян-перекупщиков, не сутулясь, прямо стоит под палящим солнцем. Я переминаюсь сзади, жду, когда освободятся все ведра, чтобы отвезти их и кое-какие продукты (здесь они дешевле, чем в станице) – домой. Только на такую нетворческую работу я и годна. Но пока мама отходит, чтобы разменять деньги для покупателя, очередь, разгоняемая милицией, перекочевывает на другое место, я перетаскиваю ведра, и в это время одно из них, пустое, у меня «уводят». Мама ахает, сердится и долго ворчит, что зря она меня с собой взяла, от меня одни убытки. Ведро старое, вместо пластмассовой дужки прикручена проволока, но заявить: «Успокойся, я куплю тебе новое», я не могу, это подбросит дров в огонь, и пламя («Я знаю, что деньги для тебя ничего не значат, привыкли на острове ворочать тысячами!») забушует с новой силой. Я пришла на прием к главе сельской администрации, чтобы рассказать о том, какая героиня-фронтовичка моя мама, пусть обратит внимание, возьмет под свое крыло. Он слушал рассеянно, маму явно не помнил, в станице много ветеранов войны, климат здесь способствует долгожительству, и социальный, и медицинский персоналы относятся к ним без трепета, Только при упоминании маминых наград, а именно медали «За отвагу», он оживился и стал записывать. - Понимаете, мама была связисткой и не абы где, а в понтонно-мостовом батальоне Гвардейской дивизии, как она осталась живой, это вообще чудо, а не помните вы ее, потому что она нигде не показывается в своих наградах, даже 9 мая. Она в принципе, ни на что не жалуется, у нее сейчас, слава богу, неплохая пенсия, к ней дважды в неделю приходит социальная работница. Но я вижу, что три вещи ей осложняют жизнь: отсутствие телефона, водопровода и контейнеров для мусора. (Я опять малодушно не упомянула про соседскую акацию). Мама встречает меня вопросом: - Ты сказала ему насчет акации? Я вру, что вопрос на контроле. Весь день я копаю, полю, крашу, даже чиню электропроводку, а мой «рабочий контроль» ходит следом, ворчит, поправляет… Работа принимается с большими оговорками. Я не так поливаю, полю, пасынкую, копаю, собираю жуков, закатываю банки и делаю тесто. И приобретаю никому не нужные вещи, сильно переплачивая. Мамочка типичный советский человек, жалеющий всякую рухлядь, но только не свое здоровье. Считающий хозяйственные перчатки ненужной роскошью. Стирающий вручную многочисленные занавесочки в отсутствии водопровода. Таскающий по всему огороду железное ведро, потому что пластмассовое жалко. Вечером, как у героини известного мультика, у нас нет сил смотреть телевизор. Со стороны мы, наверное, очень похожи – две пожилые женщины, с разной степенью седины и тупой усталости на лице. Я не могу вспомнить фамилию известной киноактрисы, знакомой с детства, а мама, думаю, вообще не понимает, о чем фильм. Экранная жизнь рождает в ней какие-то сложные ассоциации, и она спрашивает: - Эвтаназию у нас до сих пор не разрешили? Видимо, память о своей матери, моей бабке, три года пролежавшей в параличе в деревенской избе и доставившей домочадцам массу забот, не выходит у нее из памяти. Поэтому она каждый день, в любую погоду и при любом самочувствии занимается зарядкой. Древнеиндийские и тибетские ритуальные упражнения перемежаются американским бодифлексом. В станице у меня не раз уточняли: «Ты чья? Той бабушки, которая йога?». Библиотекари постоянно откладывают для нее новинки в области оздоровления тела, мама внимательно их изучает, конспектирует, а затем включает в свой комплекс. Он уже занимает около двух часов. Она делает зарядку с упрямой целеустремленностью, с истовой верой в ее чудодейственность, и похожа в это время на боярыню Морозову, сменившую шубу на шорты. - Не разрешили и не разрешат. - Почему? – устраивается она поудобнее. - Потому что страдания даны Богом, и человек должен выпить свою чашу до дна. Кроме того, муки одного нужны другому, тому, кто рядом…Нельзя освобождаться от безнадежно больных, сумасшедших и идиотов… Этак человечество войдет во вкус и будет славненько жить, не зная что такое сострадание… Так и знала! Она, атеистка и многолетняя коммунистка в прошлом, не может не спросить с подозрением: - Ты что, действительно веришь в Бога? Я делаю вид, что сплю. Но заснуть не могу: с непривычки болит все тело, кисти рук судорожно сжимаются, словно продолжают полоть и красить… Мама на соседней кровати вздыхает, подводя итог дня: - Опять мы, дочь, план на сегодня не выполнили… Я выхожу во двор. Все залито голубым светом – столько на небе звезд. Опять не так прожит день. В нем не было любви и творчества. А ведь философ, забыла его фамилию, считает, что только они делают человека бессмертным. Вот почему я не могу заснуть, не от боли в суставах, а от тоски, вызванной сознанием конечности жизни. У детей такого чувства не бывает - они постоянно творят и постоянно любят. Это их естественное состояние. Дочка весь день играла с подружками, игра – творчество, общение – любовь. А мама? Она возится с тестом полдня, оберегая его от открытой форточки и громкого стука - лишь для того, чтобы пироги удивили своим совершенством. Полчаса расправляет складки на тюле… грядки размечает по колышкам… Варит царское варенье, засовывая в каждую вишенку кусочек ореха… Зачем? Когда жизнь так коротка, когда так мало осталось? Да потому что это ее способ любви. Она всегда была неласковая, невеселая, никогда не рассказывала нам, детям, сказок, редко целовала, не хвалила в глаза, не умела открыто выражать чувства. Типично для ее поколения. Так же, как истовое трудолюбие и доведенные до совершенства хозяйственные хлопоты. Как буду чувствовать в ее возрасте я? Когда стану плохо видеть и слышать, и мир сузится до бытовых размеров? Когда придется остаться наедине с ежедневной работой, в которую не привыкла вкладывать душу – с грядками, тестом, тюлем… Я не умею делать все так красиво, как мама, и так общаться и любить, как дочь… Поэтому они спят, а я стою тут …А ведь была возможность хотя бы закончить день по-другому. Если бы не отмахнулась от маминых вопросов. Это так понятно, что ей захотелось поговорить о смерти и о Боге… И вместо того, чтобы долдонить про человечество, надо было сказать: мама, мне совсем не в тягость ухаживать за тобой сейчас и сидеть у твоей постели потом, когда ты заболеешь, потому что я жалею тебя… … Я просыпаюсь от шарканья метлы – мама убирает то, что натворила акация за ночь. Заодно ненавязчиво дает понять, что пора вставать, а то не успеем на шестичасовой автобус. Прихватив ведра, я иду в огород. Звон церковного колокола застает меня кланяющейся грядке. Разгорается день - один из многих до конца отпуска. И не взят еще обратный билет на самолет, и не было еще тягостных разговоров с мамой о том, как жить дальше и когда же я, наконец, перееду к ней на юг. И что же все-таки делать со старой акацией. Долго еще до той электрички, на которую я едва успею заскочить, потому что трудно отодрать от себя руки даже слабого старого человека, если он убежден, что видится с тобой в последний раз. Ольга Васильева.

Их обвенчала Победа То, что мои родители выжили — чудо из чудес Они воевали в понтонно-мостовом батальоне гвардейской дивизии. Надо ли объяснять, что такое переправа на войне?! Донец, Днепр, Неман, Висла, Одер… Одной из этих рек хватило бы, чтобы оборвать юные жизни, а они прошли их все. Причем мама, связистка, была награждена медалью «За отвагу», и папа часто говорил, что эта медаль стоит всех его орденов. Помню, в заветной шкатулке лежали два благодарственных письма. Папе - гвардии старшине Васильеву Вадиму Петровичу — от командующего войсками 2-го Белорусского фронта маршала Советского Союза Рокоссовского, а маме — Анне Георгиевне Сальниковой — от войсковой части. «Мы всегда будем помнить, как отважная девушка Аня под жесточайшим огнем противника прокладывала нам линию связи, вдохновляя своим примером однополчан на боевые подвиги»… То, что они поженились — тоже чудо, за которое надо благодарить войну. Это был типичный мезальянс. Папа — городской житель, единственный сын учительницы, дочери ялуторовского помещика, он был красив, сложен, как Аполлон, с изящными руками. Замечательно играл в футбол, волейбол, шахматы. На войну ушел после первого курса юридического института. Мама — типичная простолюдинка, коренастая, с широкими плечами, росла в волжской деревне, в семье, в которой было девять детей, где много работали и жили впроголодь. Глядя на ее снимки в тот период, я отмечаю большие доверчивые глаза и брови вразлет… Может быть, они, а может быть, то, что в их части на пять девушек приходилось полторы тысячи мужиков, сыграло свою роль в том, что однажды, в 1942 году, папа подошел к моей маме, когда она дежурила на коммутаторе, и стал рассказывать о своей родине Кургане, и о том, какое замечательное там пиво… Бойцы любили и охраняли маму как сестру, но как только заметили, что мама предпочитает папу остальным, стали делать все, чтобы они не встречались. Тяжело перенести, если кому-то достается больше внимания и любви, чем тебе. Поженились они после войны. Маму демобилизовали в июле 1945, а отец служил еще полгода. И вот однажды мама, взяв подушку в приданое (больше ей в семье ничего не могли дать) приехала к папе в Курган. Свекрови очень не понравились и эта подушка, и заношенное пальто будущей невестки, а более всего, что она «вообще приперлась…» Так до конца своей жизни (даже после того, как мама родила трех детей и окончила институт) бабушка считала, что сын выбрал себе явно не пару… Только войну мне благодарить за то, что я появилась на свет, такими родители были разными. Балагур, записной острослов, неравнодушный к рюмке (внесли свой вклад фронтовые сто грамм) и к женщинам… И молчунья, неласковая, не улыбающаяся мама… Родители никогда не рассказывали о войне. Правда, когда я училась в пятом классе, отца пригласили выступить на вечере 23 февраля. И я, внезапно оробела, когда он, в военной форме, позвякивая медалями, вошел в класс. Рассказывал что-то веселое, вроде того, как они взяли в плен первого немца, а тот у них три котелка каши съел. В классе смеялись. Отец улыбался, но глаза у него были грустные. Больше он никогда и нигде не выступал, мама же тем более публичности не выносила, и как-то так получилось, что постепенно их перестали приглашать на митинги и собрания. Мы, дети, тоже не лезли с расспросами — если так тяжело вспоминать те годы, зачем причинять боль? Отец умер от инфаркта в возрасте 59 лет, в командировке, на перроне районного центра. Мамочка ушла недавно, в 2015 году. В последние годы она .жила на Ставрополье - врачи посоветовали ей сменить климат. В ее доме был идеальный порядок, а в огороде все вскопано, засеяно, цвело и приносило рекордный, по сравнению с соседями, урожай. Глава станичной администрации говорил, что огороды бывших фронтовиков сразу можно отличить — ни сорняка, грядки, размеченные по колышкам… Пока у них есть силы, конечно. Вспоминаю, как мы отмечали ее юбилеи. Дети и внуки приезжали из Кургана, с Сахалина и из Кургана. Мамин день рожденья через пять дней после Дня Победы, поэтому поздравительные телеграммы и открытки, в том числе и от президента, были пришпилены на видном месте во дворе. Там, под виноградной лозой, мы и устраивали семейные застолья. Мама не сводила с нас глаз, плакала и говорила, что никогда бы не поверила, что доживет до таких лет, когда все трое ее детей будут пенсионерами… Я помню, как они с папой препирались, кто из них раньше умрет. По всем раскладам выходило, что мама — и в роду долгожителей нет (в деревне от тяжелой работы умирали рано), и болеет все время — операции, потом инвалидность… А папа — вплоть до инфаркта — ни на что не жаловался, любил плавать, тягал гири. Размышляя о жизненном пути родителей, я убеждаюсь в мудрости Господа. Умерев до выхода на пенсию и не увидев четырех своих внуков, отец спасся от многих огорчений и душевных пыток, обрушившихся впоследствии на его ровесников. Он бы никогда не принял ни перестройку, ни рыночные реформы. Искренний коммунист и неисправимый сталинист, он гневно затыкал мне, студентке, прочитавшей официально «Один день Ивана Денисовича» и неофициально (сама переписывала) письмо Солженицына к IV съезду писателей, рот: «Ты это брось, мы со Сталиным войну выиграли!» или «Доиграешься — посадят!». Мама же восприняла перемены, сотрясающие страну, очень благожелательно. Она до сих пор считает, что «не дай бог вернуться во времена коммунистов», и жалеет о часах, потраченных на собрания — и она была членом партии. И это тоже загадка. Почему разносторонний, образованный, с чувством юмора отец был таким догматиком, и почему мама, не обладающая и десятой доли его качеств, с легкостью восприняла другой уклад и другую философию? Я нахожу только одно объяснение: за мудростью стоит только жизненный опыт, а не степень образованности и юмор. А мамин опыт — это не партийные собрания, а многочасовые стояния в очередях и ночные бдения за швейной машинкой, чтобы накормить и одеть большую семью. …Мне не за что корить великую сводницу войну. Благодаря ей появилась я, а значит и четверо моих детей. Да и маме не за что было ее корить. Благодаря тем страшным переправам она, в отличие от других станичных старух, не ездила с тяжелой поклажей до районного центра, а потом не стояла часами под солнцепеком, чтобы продать огородные излишки и купить хлеба, она получала хорошую пенсию, которая давала ей возможность держаться независимо и даже баловать внуков. Ольга Васильева