«Стена Памяти»

Из автобиографических заметок А. И. Силина
Прожил я очень большую и весьма сложную жизнь.
Много повидал разных людей, был свидетелем и участником многих событий, но особенно запомнились детство, юность и первые годы работы в школах Ханты-Мансийского округа.
Родился я 12 декабря 1914 года. Семья была большая: пять парней и четыре девочки. Но старшие сестры от первого брака отца были выданы замуж еще до моего рождения. Старший из братьев, Иван, умер маленьким. За ним родились Валерьян. Дмитрий, Николай, сестра Клавдия, Андрей и последним - я.
Детство мое прошло в глухой таежной деревне Юган, насчитывавшей всего 18 дворов. На самом высоком месте стоял большой красивый дом купца Тетюцкого. Жители деревни занимались рыбным промыслом и охотой на зверя. Все они зависели от Тетюцкого, он обеспечивал их заработком.
В самом центре деревни возвышалось здание церкви, построенное тем же Тетюцким. Когда он умер, то был похоронен в ограде этого храма, и поставлен мраморный памятник. Церковь была очень уютной, красивой, с крашеной оградой в окружении красавиц - пихт, которые, как стражи, оберегали храм.
Детство мне запомнилось играми. Игрушек тогда не было. Мы скакали верхом на палках, изображая из себя всадников. В прибрежном сосновом лесу строили какие-то балаганы, избушки. Рвали траву и, подражая взрослым, склады¬вали ее в копешки, которые потом перетаскивали, делали стога. Такие были наши детские развлечения.
Было интересно в ярмарочное время, когда съезжались ханты с верховий реки Юган. Они приезжали на крытых лодках-каюках, позади которых на буксире тащились обласа. Приезжали целыми семьями. Под крышами лодок помещали детей, а самых маленьких сажали на крыши и привязывали за ноги веревочкой к перильцам, укрепленным вдоль бортов. Если ребенок во время плавания падал в воду, то его бесцеремонно вытаскивали за веревку и водворяли обратно на крышу лодки.
Когда ханты съезжались и на берегу Югана собиралось много лодок, начиналась ярмарка. Мы, дети, тоже участвовали в ней. Ханты были очень искусные мастера, незаурядные резчики по дереву и привозили с собой игрушечные лодочки, обласа, фигурки людей, зверей. Мы на разные цветные лоскутья, пуговицы, бисер, орехи, кусочки сахара выменивали эти игрушки и были очень довольны.
В детстве мне пришлось пережить потрясение. Это было в 1921 году, во время восстания. Когда пришла советская власть, то одним из тех, кто поддержал ее, был мой дядя Федор Григорьевич Макушин. Он был купцом, ездил торговать на Пур, но он принял советскую власть и участвовал в ее установлении. И когда дядя Федя приехал к нам с заданием собирать лошадей для формирования конного подразделения, отец отдал двух хороших лошадей для красной армии.
За это восставшие его арестовали и приговорили к расстрелу. Арестовали и Валерьяна с Дмитрием, и мать, а мы, малолетки, оставались дома. За мать и братьев заступилась жена купца Тетюцкого. Она пришла к повстанцам и прямо им сказала: "Против кого воюете? Против баб и детей? Постыдитесь, отпустите сейчас же!» Восставшие не могли, конечно, возражать такому человеку, как Тетютчиха, и отпустили маму. Она с Дмитрием вернулась домой, а отца с Валерьяном увезли в Сургут и посадили в тюрьму. Оттуда отцу удалось сбежать, и он скрылся в тайге, но ему передали ультиматум: если не выйдешь и не сдашься, то Вале¬рьян будет расстрелян, срок - одна неделя. И отец вышел. Валерьяна отпустили, а мы дома горевали об отце.
И вот настало радостное весеннее утро, когда по вскрывшейся реке в Юган пришел бронированный пароход под командой Неборака. Это был среднего роста крепыш в кожаной куртке, огромных красных галифе и блестящих сапогах, с маузером в деревянной кобуре. У него были большие серые глаза; казалось, что он мог ими просверлить человека насквозь. Достаточно было одной пулеметной очереди над крышами домов, чтобы восставшие разбежались. И отца освободили.
В 1924 году, когда мне исполнилось уже 10 лет, я впервые пошел в школу. Размещалась она в здании бывшей управы, а потом переместилась в дом зажиточного жителя Югана Арсения Федулова, который отдал под нее большую комнату. Парты были длинные, на 5 человек, и свое излюбленное место - с краю или посередке - надо было отвоевывать. В Югане я закончил два класса.
В 1926 году наша семья переехала с Сургут.
Пришлось оставить хороший дом - пятистенный, светлый, просторный, окрашенный в красную краску, с резными наличниками, флигель во дворе, который мы называли почему-то кухней, в нем обычно готовили корм для скота и мать занималась стиркой. Все хозяйство отец продал, оставил только двух лошадей и четырех коров, их он зимой перегнал в Сургут.
В Сургуте мы первое время скитались по разным квартирам, а потом отцу удалось купить просторный приземистый дом, он состоял из трех секций, а комнат было не меньше шести.
Здесь я пошел в третий класс. Школа (мы ее называли «красной») стояла на берегу Бардаковки, по соседству с храмом - там, где теперь нахо¬дится памятник жертвам гражданской войны и по¬гибшим на фронтах Отечественной. Потом это зда¬ние разобрали, перевезли на Черный Мыс и там устроили Дом культуры, а мы стали учиться в Белой школе. Это был купеческий дом. Он остался в памяти до глубокой старости, всегда с благодарностью о нем вспоминаю.
Вспоминаю и добрых, хороших учителей Прежде всего это Степан Филиппович Пестов, заведовавший школой, он вел у нас географию. Аркадий Степанович Знаменский преподавал физику, астрономию, математику. Петр Ильич Кучков вел литературу и много приложил сил, чтобы дать нам хоть небольшое музыкальное образование, хотя условий для этого в Сургуте тогда не было. Помню замечательного педагога Анну Ильиничну Пестову, у которой учился в четвертом классе, Анну Андреевну Знаменскую. Она была близорукой, но почему-то стеснялась носить очки, и это давало повод озорникам иногда во время уроков заниматься недозволенным.
Когда я учился в седьмом классе, из окроно в Сургут поступило распоряжение отправить лучших по успеваемости учеников в Тобольск на учительские курсы. В числе тех, кто был отправлен, оказался я. В январе 1931 года на лошадях, «по веревочке'', пришлось нам ехать в Тобольск целую неделю. Мерзли, выскакивали из подвод, согревались на бегу, и так каждый день. Одеты-то мы были в шубы на "рыбьем меху» да стоптанные валенки.
В Тобольске мы проучились семь месяцев. По окончании курсов нам выдали удостоверения и путевки на самостоятельную работу учителями начальных классов. Все оценки у меня были хорошие. Когда мы вернулись, выяснилось, что науки, преподанные на курсах, а это были и история, и экономика, и политэкономия, и народное хозяйство, и живопись, и многие другие, совершенно нам не пригодятся. Пришлось потом самим постигать все необходимое.
Итак, в 17 лет я стал учителем хантыйской школы.
Сейчас трудно даже представить те условия, в которых я оказался. Хантыйская деревня из десятка дворов. В одном из домов - школа, здесь же отгорожен закуток для учителя. Я не знаю ни слова по-хантыйски, ребята, которые приходят в школу, не понимают по-русски.
В деревне нет ни магазина, ни медпункта, продукты нужно было получать в Локосово, за 30 километров - ездить туда на обласе по протокам и через Обь, а в распутицу ходить пешком. Идешь поздней осенью в Локосово, а на пути речка, уже покрытая тонким ледком. Снимаешь штаны, берешь палку, чтобы разбивать лед, и перебредаешь. Обратно тащишь на своем горбу мешок с месячной нормой продуктов - мукой, крупой, сахаром, маслом. Вернешься в школу, истопишь рус¬скую печь, прогреешься в ней - вот и все лекарство.
А зарплату мы получали дважды в год: зимой и летом перед отпуском. Продавец в Локосово давал мне продукты в долг, записывая, что и сколько мне отпустил, а когда я получал зарплату, то сразу за несколько месяцев рассчитывался. Тогда люди верили друг другу.
Так я проработал год в звании заведующего Урьевской национальной школой, а на второй год уже туда не поехал, отказался категорически. Меня отправили в Лемпинскую школу, которой заведовал такой же юнец, как я, - русский немец Варкентин Яков Борисович. С ним я проработал следующий год. А потом меня перебросили в Пимскую школу, где была одна парта и два ученика. Оттуда я получил направление в Остяко-Вогульский педтехникум, который закончил в 1935 году.
После окончания техникума меня назначили инспектором Сургутского районо по нацио¬нальным школам. Когда я работал в Урьевской школе, то постарался как можно быстрее изучить хантыйский язык и к этому времени неплохо владел им. Во время работы в районо продолжал изучение языка, фольклора, обычаев и традиций хантов. Наиболее ценным из записанного в 30-е годы было сказание «Монти Танья». Около 40 лет мне не удавалось опубликовать его. Послал в редакцию журнала «Стерх», но там рукопись по¬теряли - пришлось все восстанавливать по памяти, и уже позднее «Монти Танья» напечатал журнал «Югра».
Перед войной я поступил на заочную учебу на географическое отделение Тюменского пединститута, но в мае 1942 года был мобилизован Сургутским райвоенкоматом, и моя учеба на этом закончилась. В то время я занимал должность директора Нагорновской неполной средней школы. Не¬сколько раз обращался в военкомат, мне самому хотелось отправиться защищать Родину, и вот на переполненном призывниками пароходе «Жорес» плыл в Омск. Там меня направили в эвакуированное из Ленинграда военно-медицинское училище имени Щорса, которое находилось на мысу между Иртышом и Омью.
После окончания учебы и присвоения званий младших лейтенантов медицинской службы нас посадили в санитарный поезд и отправили в Москву, где поместили в здании резерва Главного санитарного управления. Там я сразу был назначен командиром роты резерва, но несколько раз обращался с рапортами о направлении на фронт и через полтора месяца меня вызвали и вручили путевку на второй Прибалтийский фронт, в Великие Луки. Там попал уже в свою часть - отдельный батальон связи резерва главного командования. Батальон имел свое знамя и состоял из высококвалифицированных специалистов, большинство офицеров имело высшее образование.
Здесь я принял боевое крещение. Был массированный налет немецких самолетов, и мы с товарищем укрылись в канаве возле уцелевшей стены разбитого здания. Когда первая волна бомбежки прошла, мы выскочили из канавы и отбежали метров на 50-60. Тут начался новый налет. Оглянувшись, мы уже не увидели ни этой стены, ни канавы.
С этим батальоном я прошел всю войну. Со 2-го Прибалтийского фронта нас передислоцировали на 1-й Белорусский, и в его составе мы дошли до Берлина. По окончании войны некоторое время находились в польском городе Познань, потом поступила команда погружаться на поезд и ехать на восток. Высадились на станции Дарасун, за Читой, сели в машины и двинулись в Монголию. Прибыли в г. Чойбалсан. Несколько двухэтажных домов и юрты, юрты, юрты... Тут началась война с японцами, и наш батальон форсировал Большой Хинган. Война для меня закончилась в Мукдене.
На фронте я получил две контузии и небольшое ранение, потерял слух на одно ухо, частично - зрение, отнимались левая рука и нога. Некоторые похваляются, что к войне можно привыкнуть и бояться нечего. Ничего подобного: как ни привыкай, все равно страшно. Кажется, что каждая пуля, каждый снаряд, каждая бомба летит только на тебя.
Приходилось вытаскивать раненых с передовой. Однажды командир пехотной роты отправил одного за другим трех своих подчиненных на починку разорванного минометным огнем кабеля, и ни один не вернулся. Тогда решил попробовать я. Взял санитарную сумку, полевой телефон, катушку и отправился. Нашел убитым одного солдата, потом второго, а третий, тяжело раненный, сидел в воронке. Взгляд его был пустой и мутный, он был бел, как полотно, и бессознательно свои внутренности вместе с грязью заталкивал в распоротый живот. Место повреждения я нашел, концы кабеля соединил, а потом метров 100-150 под минометным огнем тащил раненого на спине ползком. Когда меня наши солдаты подхватили и затянули в траншею, я увидел, что тащил мертвого. Подобных случаев было много. Однажды пожилого башкира пришлось тащить до госпиталя 18 километров.
Когда батальон вернулся в Читу, меня демобилизовали, и я вернулся в Омск. Попасть зимой в Сургут тогда было невозможно, и я прождал там до лета. Вернувшись домой, первое время работать в школе не мог, т.к. не все было в порядке со слухом и зрением. Когда поправился, снова по¬шел в школу. В Сургуте я после войны долго не задержался, пришлось его покинуть. И после нескольких переездов, наконец, осел в г. Миассе.

А.И. Силин


Из архива музея образования г. Миасс, школа №20 Челябинская область